Неточные совпадения
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в тот самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку,
спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время увидел Аленку и почувствовал, что язык
у него прилип к гортани. Однако при
народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу и поманил за собой Аленку.
—
У тебя много
народа? Кто да кто? — невольно краснея,
спросил Левин, обивая перчаткой снег с шапки.
Константин Левин, если б
у него
спросили, любит ли он
народ, решительно не знал бы, как на это ответить.
— Ведьма, на пятой минуте знакомства, строго
спросила меня: «Что не делаете революцию, чего ждете?» И похвасталась, что муж
у нее только в прошлом году вернулся из ссылки за седьмой год, прожил дома четыре месяца и скончался в одночасье, хоронила его большая тысяча рабочего
народа.
— Делай! — сказал он дьякону. Но о том, почему русские — самый одинокий
народ в мире, — забыл сказать, и никто не
спросил его об этом. Все трое внимательно следили за дьяконом, который, засучив рукава, обнажил не очень чистую рубаху и странно белую, гладкую, как
у женщины, кожу рук. Он смешал в четырех чайных стаканах портер, коньяк, шампанское, посыпал мутно-пенную влагу перцем и предложил...
Да
у кого они переняли? — хотел было я
спросить, но вспомнил, что есть
у кого перенять: они просвещение заимствуют из Китая, а там, на базаре, я видел непроходимую кучу
народа, толпившегося около другой кучи сидевших на полу игроков, которые кидали, помнится, кости.
Да
спросите у нас, в степи где-нибудь, любого мужика, много ли он знает об англичанах, испанцах или итальянцах? не мешает ли он их под общим именем немцев, как корейцы мешают все
народы, кроме китайцев и японцев, под именем варваров?
Это совсем особый
народ,
у них
спрашивают о человеке только по деньгам и по уму.
— Это все очень хорошо, да зачем едут эти господа?
Спросил бы я кой
у кого из них, сколько
у них денег в Алабаме?.. Дайте-ка Гарибальди приехать в Ньюкестль-он-Тейн да в Глазго, — там он увидит
народ поближе, там ему не будут мешать лорды и дюки.
— Вы
спросите, кому здесь не хорошо-то? Корм здесь вольный, раза четыре в день едят. А захочешь еще поесть — ешь, сделай милость! Опять и свобода дана. Я еще когда встал; и лошадей успел убрать, и в город с Акимом, здешним кучером, сходил, все закоулки обегал. Большой здесь город,
народу на базаре, барок на реке — страсть! Аким-то, признаться, мне рюмочку в трактире поднес, потому
у тетеньки насчет этого строго.
— А вы того не соображаете, что крупчатка хлеб даст
народам? —
спросил писарь. — Теперь на одной постройке сколько
народу орудует, а дальше — больше.
У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его ест и прочее, а тут на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится с деньгами и опять хлебца подвезет.
— Да, Терентьев, благодарю вас, князь, давеча говорили, но
у меня вылетело… я хотел вас
спросить, господин Терентьев, правду ли я слышал, что вы того мнения, что стоит вам только четверть часа в окошко с
народом поговорить, и он тотчас же с вами во всем согласится и тотчас же за вами пойдет?
— Это что там за
народ? —
спрашивал Петр Елисеич стоявшего
у ворот Антипа. — Вон
у конторы.
— Ты сам меня как-то
спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо от неучения! Им не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество, тем склонней оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные
народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все это, и
у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф, то есть, когда человек ничего уж и не думает даже.
— И ты по этим делам пошла, Ниловна? — усмехаясь,
спросил Рыбин. — Так. Охотников до книжек
у нас много там. Учитель приохочивает, — говорят, парень хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах в семи. Ну, они запрещенной книгой не действуют,
народ казенный, — боятся. А мне требуется запрещенная, острая книга, я под их руку буду подкладывать… Коли становой или поп увидят, что книга-то запрещенная, подумают — учителя сеют! А я в сторонке, до времени, останусь.
Спросить у архиерея и высокопоставленных лиц, зачем они это делают, они скажут, что делают для
народа, а
народ прикладывается потому, что архиереи и высокопоставленные лица это делают.
— Знаешь ты, —
спросил он Матвея, — что её отца от семьи продали? Продали мужа, а жену с дочерью оставили себе. Хороший мужик был, слышь, родитель-то
у ней, — за строптивость его на Урал угнали железо добывать. Напоследях, перед самой волей, сильно баре обозлились, множество
народа извели!
Надежда Антоновна. Мне, по крайней мере, нужно знать вас настолько, чтоб уметь отвечать, когда про вас
спрашивают;
у нас бывает много
народу, никто вас не знает.
— Я советую вам
спросить об этом
у сарагосских жителей, — отвечал француз, бросив гордый взгляд на Рославлева. — Впрочем, — продолжал он, — я не знаю, почему называют войною простую экзекуцию, посланную в Испанию для усмирения бунтовщиков, которых, к стыду всех просвещенных
народов, английское правительство поддерживает единственно из своих торговых видов?
Я вошел в контору; в первой комнате, занятой столами чиновников и множеством всякого театрального
народа,
спросил я о Кокошкине и Загоскине; мне отвечали, что они в «присутственной комнате»; я хотел войти в нее, но стоявший
у дверей капельдинер в придворной ливрее не пустил меня, говоря, что «без доклада директору и без его дозволения никто туда войти не может».
— Что задумался? —
спрашивает. — Иди-ка на завод да работай там и с дружками моими толкуй; не проиграешь, поверь!
Народ — ясный, вот я
у них учился и, видишь, — не глуп, а?
Мигачева. Будет, будет, только б малость управиться. Хорошо тому,
у кого довольно награблено, оченно ему можно быть исправным обывателем. Вот с кого спрашивать-то надо. Крась да мажь!
У нас кому любоваться-то? И народ-то не ходит.
— Это все очень известно, — сказал он. — Верует
народ в бога, песни
у него есть и плохие и хорошие, а обычаи — подлые! Насчет этого — ты
у меня
спроси, я тебе лучше всякой книги обычаи покажу. Это не по книгам надо узнавать, а — выдь на улицу, на базар поди, в трактир или — в деревню, на праздник, — вот и будут тебе показаны обычаи. А то — к мировому судье ступай… в окружный суд тоже…
— Откуда
у него столько
народу? —
спросил я, когда моя тройка и докторская пара шагом выезжали со двора.
Владыка вдруг
спрашивает: «А это
у вас что́ такое на стенах?» — «А это, — говорит эконом, —
у нас развешано для поучения темного
народа… как бы в стихотворной форме».
Николай Иванович. Да нет, я вас
спрашиваю, как по христианскому закону надо поступить мне, когда я познал свой грех ограбления
народа и порабощения его землею? Как поступить: продолжать владеть землей, пользуясь трудами голодных, отдавая их вот на это? (Указывает на лакея, вносящего завтрак и вино.) Или отдать землю тем,
у кого ограбили ее мои предки?
Он пошел со мною, сам послушал и сказал: «Из этого улья уже вылетел один рой, первак, с старой маткой; а теперь молодые матки вывелись. Это они кричат. Они завтра с другим роем вылетать будут». Я
спросил у дедушки, какие такие бывают матки? Он сказал: «А матка все равно, что царь в
народе; без нее нельзя быть пчелам».
Стало
у меня сердце еще пуще болеть, чего ни передумала; тоже, как и твое дело, кормилец, сперва намекала, нет ли
у ней чего на сердце, не мужчинка ли ее какой приманивает: девушка, думаю, на возрасте, там же всяк час наезжают дворовые ребята,
народ озорник, прямо те сказать, девушники; сама своими глазами, думаю, ничего не вижу, а других, хоть бы и суседей,
спросить об этаком деле стыдно.
— Что ты, окстись! — возразила Никитишна. — Ведь
у лося-то, чай, и копыто разделенное, и жвачку он отрыгает. Макария преподобного «житие» читал ли? Дал бы разве Божий угодник лося
народу ясти, когда бы святыми отцами не было того заповедано… Да что же про своих-то ничего не скажешь? А я, дура, не
спрошу. Ну, как кумушка поживает, Аксинья Захаровна?
Прибежал товарищ, собрался
народ, смотрят мою рану, снегом примачивают. А я забыл про рану,
спрашиваю: «Где медведь, куда ушел?» Вдруг слышим: «Вот он! вот он!» Видим: медведь бежит опять к нам. Схватились мы за ружья, да не поспел никто выстрелить, — уж он пробежал. Медведь остервенел, — хотелось ему еще погрызть, да увидал, что
народу много, испугался. По следу мы увидели, что из медвежьей головы идет кровь; хотели идти догонять, но
у меня разболелась голова, и поехали в город к доктору.
Я помню живо: в самый Новый год
Она мне пишет: «Я одна скучаю.
Муж едет в клуб; я выйду
у ворот,
Одетая крестьянкою, и к чаю
Приду к тебе. Коль
спросит ваш
народ,
Вели сказать, что из родного краю
Зашла к тебе кормилицына дочь.
Укутаюсь — и не заметят в ночь».
И болтливый Кузьма
спросил еще: куда денутся деньги и лошадь, если сам Ефрем умрет? куда
народ будет класть монету, если кружка вдруг окажется полной? что, если
у кружки дно провалится, и т. п. А Ефрем, не успевая отвечать, только отдувался и удивленно поглядывал на своего спутника.
Приехали приказчики на Волгу и стали
спрашивать: какие тут казаки слывут? Им и говорят: «Казаков много. Житья от них не стало. Есть Мишка Черкашенин; есть Сары-Азман… Но нет злее Ермака Тимофеича, атамана.
У того человек 1000
народа, и его не только
народ и купцы боятся, а царское войско к нему приступить не смеет».
Народ все сбегается, толпа становится больше и больше, бабы держатся друг за друга; но никто не подает помощи. Те, которые только что приходят, подают советы, ахают и на лицах выражают испуг и отчаянье; из тех же, которые собрались прежде, некоторые садятся, устав стоять, на траву, некоторые возвращаются. Старуха Матрена
спрашивает у дочери, затворила ли она заслонку печи; мальчишка в отцовском сюртуке старательно бросает камешки в воду.
— Что такое? Мы —
народ морим?! Откуда это ты, старик, выдумал?
Народу у меня в больнице лежало много, — что же, из них кто-нибудь это сказал тебе?… Не может быть!
Спросить многих можно, — мало ли
у нас выздоровело! Рыков Иван, Артюшин, Кепанов, Филиппов… Все
у меня в больнице лежали. Ты от них это слышал, это они говорили тебе? — настойчиво
спросил я.
Народу в трактире было немного. За средним столом, под лампой-молнией, три парня-штукатура пили чай и водку,
у окна сидела за пивом пожилая, крупная женщина с черными бровями. Александра Михайловна пробралась в угол и
спросила водки.
И толстый извозчик, Ефим, думал почти в том же роде. Стоял и он без дела больше часу и
спрашивал себя: прогадал он или нет тем, что от гостиницы отъехал?.. По утрам, после чугунки, он там стоял. Гришка — молодой парень — тоже.
У них
у обоих один и тот же круг езды, только Ефима выбирал
народ постепеннее.
Но ропот и жалобы
народа не доходили до королевы Миры. Охота сменялась охотой, балы — балами. Весело жилось Мире-королеве и не думала, не гадала она, как страдает ее
народ.
Спросит сановников королева, как ее подданным живется, — один ответ
у ее сановников на устах...
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много
народу, куда-то спешащего, много солдат, но так же как и всегда ездили извозчики, купцы стояли
у лавок, и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте, все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все
спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
—
У графа был ячмень, — сказал адъютант улыбаясь, — и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил
народ спрашивать, чтó с ним. А чтò, граф? — сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру: — мы слышали, что
у вас семейные тревоги, что будто графиня, ваша супруга…
В Кракове
у поляков какие-то совсем иные нравы. Этого, вероятно, еще следы их прежней жизни. Я целый день проходил по городу с моим проводником в кармане. Видел много, да все без толку. В шесть часов вечера зашел в пивной погреб.
Народа тьма тьмущая. Около меня сидели два человека и говорили о политике, довольно смело, довольно дерзко для города, где есть австрийская гауптвахта. Они
спросили себе полгуся, я тоже попросил гуся.